Возвращение автора «Изумительного» на родную землю после невразумительного американского «Где бы ты ни был». «Великая красота» — ода загнивающему Риму, «Сладкая жизнь» Феллини полвека спустя, поданная глазами прес тарелого журналиста, вспоминающего молодость в разгар поминок по старой Италии. Соррентино, как и прежде, тяготеет к глянцу и симметрии, но такая искренность у режиссера ощущается впервые.
Трагикомедия |
18+ |
Паоло Соррентино |
21 мая 2013 |
10 октября 2013 |
2 часа 22 минуты |
Джеп Гамбарделла (Сервилло) в молодости приехал в Рим из провинции и написал нашумевший роман «Человеческий аппарат». Теперь ему 65, он принимает на своей террасе с видом на Колизей сливки столичного общества, выпивает с влиятельными мужчинами, спит с моложавыми женщинами и берет искрометные интервью для интеллектуального журнала. Но второй книги он так и не сочинил, поэтому лежа в постели видит на потолке синюю гладь воды, вспоминает только что скончавшуюся юношескую любовь и испытывает экзистенциальную тоску.
Даже если бы «Красота» не начиналась с отрезка, который иначе как увертюрой не назовешь, к ней липли бы музыковедческие определения. Стиль Соррентино, уже безошибочно узнающийся, — то ли симфония для невидимого оркестра, то ли исполинский видеоклип, в звуковой дорожке которого «Dies irae» перемешан с Арво Пяртом, а тот с евродэнсом. Длинные, расчерченные с маниакальной тщательностью эпизоды не столько перетекают, сколько громоздятся друг на друга, выстраиваясь в монументальный портрет Рима и мира. Если архитектура это застывшая музыка, то «Великая красота» — уже следующее ее агрегатное состояние. Перед этой визуальной экспрессией трудно устоять, тем более что режиссер первым иронизирует над тоталитарной значительностью своего кино: несмотря на всю его мраморную меланхолию, в первую очередь это сатирическая комедия, наполненная пьющими карлицами, задумчивыми стриптизершами и кардиналами-кулинарами. В центре которой по обыкновению величественно плывет Тони Сервилло (выглядящий скорее на свои 50 с хвостиком, чем на сценарные 65), способный передать любую эмоцию движением бровей и потому редко разменивающийся на другие. Пусть Соррентино-сценарист не всегда поспевает за Соррентино-режиссером, объекты его насмешек — сладкая жизнь, религия, современное искусство, не говоря уже о пластической хирургии, — слишком аппетитно лежат на поверхности, а ответы, которые он дает своему герою, слишком явно не дотягивают до вопросов. Зато у итальянца есть азарт человека, заново переизобретающего кино — причем на том участке, который почтительно обнесли оградой еще до его рождения.