Антигламурный памфлет от Андрона Кончаловского и Дуни Смирновой, одновременно и несмешной, и неубедительный, и сам по себе довольно глянцевый.
Трагикомедия |
14+ |
Андрей Кончаловский |
23 августа 2007 |
23 августа 2007 |
1 час 57 минут |
Перманентно жующая, завитая на вилочку ростовская швея Галя, дочь шизофреника и истерички (Высоцкая), отставив хахаля-бандита (мужчину доброго и справного, но, что называется, без полета), едет в столицу делать карьеру модели. В активе у нее — несколько нарочитое фрикативное «гэ», корзинка пирожков и крайне уродливое фото самой себя, напечатанное каким-то таблоидом в разделе «Письма читателей». Вломившись со всем этим к главреду «самого главного глянцевого журнала» (в сценарии, говорят, был Vogue, но стараниями службы продакт-плейсмента в фильме фигурирует косметический журнал третьего эшелона Beauty), героиня получает предсказуемый отлуп, но из казацкого упорства остается в Москве — метать петли у русского недолагерфельда Марка Шифера (Шифрин), жить на правах компаньонки с олигархическим сутенером, терять иллюзии, фрикативное «гэ» и, конечно же, отчасти душу.
Картина, понятно, крайне своевременная. Русский гламур с его диковатой эстетикой и правилами жизни, списанными не с западных образцов даже, а непосредственно из книжки «Дьявол носит Prada», отчаянно просится на карандаш к какому-нибудь по-хорошему злому бытописателю; но если «Глянец» — очерк нравов, то очень небрежный, а если сатира — то какая-то слишком концептуальная. Кончаловский подробно экранизирует самые общепринятые умозрительные представления о пресловутом мире гламура, наотмашь клеймит его за продажность и пустоту — а тем временем у него артистка Высоцкая, наряженная Грейс Келли, вплывает в объятия олигарха, в одной фразе рекламируя сразу двух спонсоров. Сказать, что у «Глянца» совсем нет достоинств, — покривить душой. Тут показывают голыми сразу двух сестер Арнтгольц одновременно. Цирковые выходы артистов Шифрина и Серебрякова (псевдогомосексуальный консультант по моде при бандите-инвесторе) довольно хороши — пусть и происходят несколько в отрыве от остальной картины. Какое-то недоброе удовольствие есть и в том, чтобы наблюдать, как сценаристка Дуня Смирнова сводит многочисленные личные счеты — с писателем Сорокиным, с газетой «Коммерсант» (двумя пальчиками брезгливо за страничку: «Кто читает это провинциальное говно?»), с Ингеборгой, если не ошибаюсь, Дапкунайте — и так старается никого не забыть, что не слышит, как за спиной у нее с треском рушатся сюжетные направляющие, а половина героев (в том числе, увы, обе сестры Арнтгольц) проваливаются сквозь землю без всяких объяснений.
Вообще, эпический рассказ о карьере, сделанной одним местом, — это великая традиция, тянущаяся от Теккерея к Полу Верхувену, но самая необаятельная позиция, которую тут, в принципе, может занять автор, — голое осуждение. Истории о глупости лучше всего удаются людям с хирургической остротой ума, живописание пустоты — подразумевает наличие у авторов живого, пусть даже сугубо антропологического интереса к предмету исследования. А Кончаловский и Смирнова не испытывают к предмету ничего, кроме брезгливого раздражения. Чувство вроде бы законное: понятно, что гламур — это, строго говоря, страшная гадость. Но сморщенный нос не к лицу исследователю чего бы то ни было — и его уж точно не стоит носить на лице тем, кто, не дрогнув, вписывает в сценарий фразу: «Где наслаждение, там и я».