Сорокалетняя измотанная женщина (Мур) оплакивает сына, сгинувшего в авиакатастрофе, а ее муж и лечащий врач пытаются убедить ее, что не было не только никакой катастрофы, но и никакого ребенка. Специалист по внутрисемейному террору Рубен («Отчим», «В постели с врагом») снял параноидальный триллер про материнскую любовь, в котором перейден какой-то предел, за которым сумасшествие делается тоскливым, неопрятным и в целом совершенно непознавательным.
Триллер, Фантастика |
12+ |
Джозеф Рубен |
24 сентября 2004 |
1 декабря 2004 |
1 час 31 минута |
Холодная ветреная осень в Бруклине — квадраты крыш с высоты птичьего полета кажутся нарисованными, улицы пусты, большие окна не держат тепло. Сорокалетняя измотанная женщина (Мур) днем ходит в парк качаться на детских качелях, по вечерам посещает психиатра (Синиз), а после возвращается домой, где изводит истериками безропотного лысого мужа (Эдвардс). Сама она верит, что оплакивает сына, которому было девять и который год назад полетел в летний лагерь и вместе с дюжиной сверстников сгинул в авиакатастрофе. Муж и лечащий врач знают, однако, правду: никакой катастрофы не было, а был выкидыш. После него героиня выдумала себе девять лет счастливых воспоминаний о несуществующем ребенке, альбомы с фотографиями и домашнее кино, над которыми обливается слезами, не желая замечать, что страницы пусты, а на экране — одни только электрические помехи.
Самые знаменитые фильмы Рубена («Отчим», «В постели с врагом») были про внутрисемейный террор. Историю о приключениях мнимой матери он тоже начинает как истерическую камерную пьесу на четверых: кроме мужа и врача есть еще сосед- пьяница, который иногда занимает любимые качели героини и которого она тщится втянуть в свое безумие. Но уже на двадцатой минуте сквозь частную трагедию начинает переть какая-то разухабистая иксфайлзовщина: в двери лезут вооруженные люди в плащах, перекрестья форточек навязчиво складываются в букву X, а ближе к финалу в Нью-Йорке — буквально как в песне ансамбля «ВИА Гра» — принимается сбоить земное притяжение, и второплановые персонажи один за другим свечками взмывают с холодных кони-айлендовских пляжей в прозрачное небо, будто Бог, устав терпеть их мельтешение, дергает несчастных за резинки от штанов. При всем уважении к теории заговоров, контрастному освещению и праву человеческого существа на аргументированную паранойю тут явно перейден какой-то предел, критическая черта, за которой сумасшествие теряет художественную ценность и делается тоскливым, неопрятным и совершенно непознавательным. Примерно так, наверное, близким прогрессирующего шизофреника чем дальше, тем трудней находить общение с ним приятным или даже просто забавным.