Политзаключенные маршируют под Шуберта, эсэсовец называет коминтерновца учителем, затравленному физику-ядерщику звонит Сталин. Неповоротливый роман Гроссмана Додин ставит как драму совести отечественного интеллигента. Сергей Курышев играет ее на пределе актерских и человеческих возможностей.
Драматический |
16+ |
Лев Додин |
24 марта 2007 |
3 часа 15 мину, 1 антракт |
Спектакль Льва Додина, гастролями которого открывает свой сезон Театр наций (спектакль, правда, пройдет на сцене театра Et Cetera), — вещь глубоко старомодная и актуальная одновременно. Казалось бы, инсценировка романа пятидесятилетней давности говорит о делах минувших — о тоталитаризме и истреблении народов в двадцатом веке. Но с другой стороны, все три с половиной часа, пока идет спектакль, думаешь о том, что тоталитаризм и национализм — это не прошлое, а тренд тысячелетия.
На сцене, залитой летним светом, какого умеет добиваться один только гений театральных фонарей Глеб Фильштинский, и разделенной металлической сеткой (художник Алексей Порай-Кошиц), молодые и еще счастливые люди играют в волейбол. Это единственный момент спектакля, который хочется назвать задорным, — все остальное черным-черно. Виктор Штрум (Сергей Курышев), советский ученый-ядерщик, живет вопреки тоталитарной лжи, но в согласии со своей совестью — сопротивляясь угрозам антисемитов и номенклатурщиков от науки. Звонок Сталина, предложившего ученому поддержку, обольщает Штрума, и он подписывает подлое коллективное письмо. В это же время разворачивается судьба комдива Новикова (Данила Козловский). Жестокий пролетарский вояка влюблен в золовку Штрума Женю (Елизавета Боярская). Во время Сталинградской битвы он щадит своих солдат вопреки приказу и ради уважения своей возлюбленной идет под трибунал — на смерть. В спектакле две большие любви — Штрума к жене и Новикова к Жене — проходят рядом, как и бывает у Додина, не по-театральному откровенно. А вокруг кипит жестокая жизнь. По эту сторону границы — Норильлаг, в который отправляют бывших коллег Штрума, по ту — Освенцим. От нашего остались разрушенные стены с торчащей арматурой, польский превращен в аккуратный музей. Заключенных обоих лагерей в спектакле играют одни и те же артисты, меняя полосатые робы на ватники и наоборот.
Безмятежный дачный волейбол к концу спектакля обернется коллективным закланием: десяток молодых людей встанут диагональю поперек сцены и под команды на немецком разденутся догола — чтобы взять духовые и, развернувшись к залу лицом, сыграть напоследок Шуберта: согласно тексту романа, эти люди погибнут в газовой камере. Эта патетическая сцена кого-то может довести до слез, у кого-то вызвать раздражение своей прямолинейностью, но действует она не хуже бухенвальдского набата, про который раньше пели в школе.